В резкой, нервической картине француза Жака Одиара «Моё сердце биться перестало» действительно много сердца, которое не бьётся, а колотится — так, что приборы зашкаливает, и хотя название констатирует его остановку, герой фильма Тома был и остаётся тем сердцем, не знающим покоя.
Тома горит глазами, ему тесно в собственном теле, он всё рвется куда-то, мечется, ему нелегко пристроить избыток энергии. Работая «в недвижимости» он проворачивает сделки большей частью альтернативными методами, применяя то, что называется «грубой силой», хотя герой не злодей, у него просто гадкая работа.
Он пускает крыс в квартиры «проблемных жильцов», шпарит дубиной по стеклам во временных пристанищах эмигрантов, и всё время кажется, что в его ремесле это такая необходимость, что французские риэлторы — они вообще такие.
По разумению самого Тома, его работа ничуть не плоха, поскольку его отец, которого мы видим стареющим обрюзгшим блондином в жёлтом пиджаке и тёмной рубашке, всю жизнь делал то же самое. А Тома чтит отца, он верный сын. Чувство сыновнего долга героя и степенный эгоизм его родителя прямым ходом отсылают к архетипу патриархальной восточной семейственности, где друг за друга стоят горой, и если что — идут на кровную месть.
А поводов к мести в сюжете предусмотрено немало. За отца Тома вступается если не с радостью, то с азартом. «Ты забрал деньги у Минского? — спрашивает папуля. — Нет, но я переспал с его девчонкой». И уголовных замашек у героя хватает: вспомнить одно развлекалово в духе «Бойцовского клуба» как логическое завершение вечерних кабацких возлияний. По фильму Тома слушает техно, но ему бы в Гарлеме рэп читать со всей своей бескомпромиссностью и талантом к потасовкам.
Однако пестует в себе герой — совсем другой талант. Его главная страсть зацвела буйным цветом после одной неожиданной встречи, когда Тома разом обретает намерение продолжить давно заброшенные музыкальные опыты на фортепьяно и идет домой упражняться в арпеджио. Но парень, увы, не имеет драгоценного качества, которое студенты консерваторий называют «задницей», и спустя какое-то время мы уже застаем его бессильно лупящим скрюченными пальцами по клавишам.
Участь терпеть его творческие агонии уготована девушке-китаянке, которой Тома платит за уроки игры и работу личным громоотводом. Её китайский и его французский им обычно не пригождаются — разве что интонации передать. По их междусобойному радио частенько передают штормовые предупреждения, однако для появления симпатии и, чего уж там, более страстных чувств почва оказывается подготовленной. В итоге всё выливается в большую и чистую, на которую, к сожалению, даётся только намёк.
А жаль, потому как молодчик Тома бурный, горячий и, кажется, искренний. Он любит женщин и обращается с ними по-хорошему ловко — способность талантливых гибких натур. При этом врождённое чувство стиля не даёт герою быть со всеми дамами сладкоголосым соловьем. Если не нравится откормленная девица, «модель для каталогов», представленная невестой его отца — он и назовет её шлюхой. Впрочем, выбранный эпитет будет вполне подходящим, и никем иным девица, по правде, не кажется.
Фильм как раз и интересен своей нелинейностью. В нём — не выведенная жирным единая повествовательная линия, но отрезок человеческой жизни, расцвеченный в различные краски. Герой идёт к мечте, которая, как любая вещь, не имеет ценности, пока за неё не заплачено. И история о том, сколько готов выложить за мечту человек, о том, с каким видом он выкладывает свои абстрактные монеты — это интересно. Многомерная картинка, которую приятно видеть и понимать.
До встречи в кино, хоть и в крайне ограниченном прокате.
Vova
