Гадкие лебеди: Над всем Ташлинском безоблачное небо

Стругацких по Тарковскому («Сталкер») пришлось переснимать с нуля и делать вовсе другое кино, Стругацкие по Бромбергу («Чародеи») сами по себе вышли совсем не Стругацкими, хотя хотелось как лучше, да и непосредственное участие авторов «Понедельника» было обеспечено, Стругацкие по Лопушанскому («Письма мёртвого человека») практически оставили проект на Вячеслава Рыбакова, решив, что у них с режиссёром и так всё хорошо получается, Стругацкие по Герману-старшему («Трудно быть богом») снимаются так долго и мучительно, что вот уже вроде бы отснимавшись и чуть ли не переругавшись, авторы всё никак не предъявят кино зрителю. Были и другие экранизации, но о них слышно мало, может, не о чем и говорить, может, просто не судьба.

В этом свете сам факт того, что «Гадких лебедей» всё-таки удалось увидеть — уже большое событие. Хотя, опять же в этом свете, а также в свете выхода в прошлом году бортковского кино, хочется отметить, что и опасались в итоге страшного. А ну как киношная нечистая сила чего задумала, и фильм — просто очень плох, вот и дошёл, хоть и со скрипом, до зрителя. Мы сидели и разглядывали первые опубликованные кадры из фильма и дивились «детям из Хогвардса», гротескным мокрецам, потом перечитывали синопсис и гадали, чем вызваны немотивированные переименования некоторых героев и изменения канвы сюжета. В общем, поводы для подозрений были.

Сталкер

Если Лопушанский хотел сделать своим фильмом, как это принято говорить в среде исскуствоведов, оммаж Тарковскому, то ему это более чем удалось. Буквально с первых ещё кадров, посреди горящего леса, во всём происходящем просвечивает реальный, неподдельный Тарковский, не то «Жертвоприношение», не то «Солярис», не говоря уже о «Сталкере». Чего и говорить, уже позже, в Ташлинске, со всей этой водой, льющейся с неба, капающей с потолка, стучащей о дно гранёных стаканов и колышущейся на дне залитых чёрным чугунных ванн — Тарковский возникает над фильмом буквально призраком Командора.

И дело тут не в воде, хотя все мы знаем, кого называли по ней «главным». Тут сокрыто какое-то более тонкое волшебство реинкарнации — этой камерой словно водит сам Тарковский, выбирая присущие ему ракурсы, этих актёров мог бы взять к себе в группу Андрей, и слова в кадре произносятся часто какие-то нефальшиво реплицированные из той кинофактуры, своего мира, что остался от Тарковского.

При этом — ни кадра заимствования, никаких игр в цитирование, гипертекст и прочие постмодернистские развлечения. Не было у Тарковского своего Алексея Ингелевича, не было и Григория Гладия — но смотришь на экран и восклицаешь про себя: но могли бы быть! Не было у него и затопленного города, и белого света за дверью на старом вокзале — а всё равно ассоциативный ряд рыщет внутри сознания, восклицая «да, да!» Что уж вспоминать про стихи, прорывающуюся сквозь кордоны машину, обсыпанные сырым мхом стены заброшенной квартиры и прочая, и прочая.

Имперсонация Лопушанского-Тарковского зашла так далеко, что два главных недостатка увиденного на экране проистекает оттуда же — из Тарковского. Обрывающийся в никуда сценарий — он оттуда, из «Сталкера», оттуда же и навязчивое впечатление постфактум: фильм явно должен быть хотя бы на полчаса длиннее, чтобы дать развиться затянутым планам, насытить действие тишиной, дать зрителю перестроиться с одного настроения на другое.

Фильм и правда по нынешним временам очень короток — всего-то час сорок. После шалуна-ПиДжея даже абсолютно детское кино делают почти трёхчасовым, а показы в столичных многозальниках рассчитаны на оптимальное расписание — сеанс в два часа. Другое дело, при этом многие фильмы смотришь и думаешь только, как бы поскорее отсюда убраться. Но тут — совсем другой случай. Фильм Лопушанского просит большего размера. Не повесть, а роман! Но то ли сценарий иссяк, то ли бюджет подвёл, то ли идеи кончились. Но на фоне общего кинематографического (причём вполне зрительски-общедоступного, без артхаусных штучек и фестивальных занудствований) пиршества обрывочность финала и скомканная в общем-то середина (если не считать как раз чрезмерно отпедалированный эпизод в школе, включая нарочитые «полёты на метле») — это главные недостатки, которые могут быть записаны на счёт «Гадких лебедей».

Ташлинск обречённый

Но и помимо Тарковского в этом фильме довольно такого, за что зритель должен сказать Лопушанскому и его партнёрам по команде своё полновесное спасибо. Прежде всего «Гадкие лебеди» — это современное кино, снятое с современными требованиями к технике съёмки, с современным звуком (и отличной музыкой Андрея Сигле), с ярким кадром, с богатой камерой, с должным количеством весьма примечательных (вольных или невольных) отсылок к самым разнообразным фильмам современности. Фильм плотно вписывается и в каноны триллера, и в каноны драмы, не забывает и о фантастике, которая тут, слава богу, показана не визэффектами, а настроем кадра, почерпнутым именно что из богатого на эксперименты мира хоррора и трэша.

Актёры фильма — что Гладий в роли Банева, что Мозговой в роли Голембы, что Кортнев в роли Сумака — не играют, как это часто бывает в нашем сериальных корней «настоящем кино», а живут своими ролями, перед нами не маски юродивых, а люди, хоть и не совсем такие, каких встретишь по утрам у подъезда. На этом фоне и мокрецы (особенно Зиновий), которых играют одной пластикой и голосами, становятся не уродами из зомбёвого трэшака, а существами реальными, только спрятанными под маской.

Отдельный разговор о детях. Дети «неералашного» генезиса нынче исчезающе редки на экране. И каждый раз блистают ярче самых раскрученных звёзд. В «Лебедях» их целый «коллектив единомышленников», играющих куда более сложные роли, чем у тех же мокрецов. Мокрец скрыт от глаз, но должен в финале стать открытым. Дети открыты камере, но должны предстать масками, за которыми скрывается нечто иное, другое, не такое. И маски эти за весь фильм не должны ни приоткрыть сокрытое, ни тем более стать, как это говорится, «маленькими актёрами в кадре». И им это удалось, силой таланта и волей Лопушанского. За что тоже отдельное спасибо, без этого — фильма не получилось бы, получился бы в лучшем случае «гаррипоттер от Тарковского».

Письма живого человека

Да, Лопушанский вернулся в большое кино и, несмотря на все непонятности с выходом фильма в прокат, это более чем достойное возвращение. За реверансами в сторону Стругацких и Тарковского он не забыл себя, сняв своё и о своём. Оставив вполне присущую авторам «Гадких лебедей» атмосферу и философию, он решился с Вячеславом Рыбаковым на авторский шаг, изменив финал, в итоге заточив героев в подземное убежище и вытащив их оттуда на свободу, пусть страшную, пусть не такую, как хотелось, но свободу, которая даёт новые шансы. Вечная ядерная зима «Записок» таких шансов не давала. Осталось только ими воспользоваться.

До встречи в кино.