Парфюмер: история одного убийцы: Запах женщины

В «Парфюмере» же Патрик Зюскинд с успехом удаляется в область того, что не увидишь, не попробуешь, к чему не прикоснёшься и что не запечатлеешь на «запаховой фотографии», про что не снимешь «запаховое кино». По крайней мере, пока.

Представьте себе немое кино о гениальном таланте оперной дивы. Представьте себе пейзаж, написанный для слепых. И тогда вы поймёте, какую сложнейшую задачу решил роман, напечатанный типографской краской по прессованной целлюлозе, пахнущий исключительно типографской краской и целлюлозой. И в какой необычный мир должен был погрузить зрителя Тыквер. Зрителя, сидящего в зале, пахнущем в лучшем случае ничем. А в худшем случае пропитанном вязким запахом попкорна, надолго застревающим в горле.

Именно это — создать запах на экране, внушить его зрителю — должен был в первую очередь суметь Тыквер. Не будет этого — фильму уже ничего не поможет. Будет — значит, все споры про «точность экранизации», «авторское видение», «получился или не получился триллер» автоматически уходят на второй план. И, чётко это понимая, Тыквер начинает своё повествование с ударной порции… вони. В точности, как в романе. Самое вонючее время — восемнадцатый век. Самое вонючее место — Франция, Париж, рыбный рынок. Именно там родился мистически ужасный человек без собственного запаха, Жан-Батист Гренуй, гений с одинаково идеальным и бесчеловечным обонянием, человек, которого придумали, но он стоил того, чтобы существовать на самом деле.

Суметь двумя минутами хронометража погрузить зрителя в тот мир, дать ему почувствовать тонкий аромат тухлых рыбьих потрохов, прелого навоза, гнилой воды и других, более непосредственных следов человеческой жизнедеятельности — это задача, с которой Тыквер справился легко и артистично, не пережимая, но и не отводя камеру. Больше он не будет настолько углубляться в насыщенное миазмами человеческое существование, но даже «с прикрученным вентилем» фильм будет преследовать зрителя сотней деталей в каждом кадре и сотней запахов этих деталей. Аромат девичьей кожи, лепестков апельсинового цвета и величайшие в мире тринадцатикомпонентные духи Гренуя тут будут соседствовать с запахом крови, кандалов, страха, смерти, дублёных кож и пота разгорячённой толпы. Пока они, согласно сюжету оригинала, не приведут действо обратно — туда, где всё и началось. Где человек без запаха должен исчезнуть, как и появился. Как будто и не появлялся.

Увы, одновременно с действом в запа ховой вселенной, должно происходить какое-то действо в исконном, сценарном понимании этого слова. Если безумное «коллекционирование» запахов и ключевой момент сюжета «девушка сидела за столом и чистила мирабель» происходит в обоих мирах одновременно, то в остальном Тыкверу явно приходится разрываться между визуализацией запахов и продвижением сюжета. И тут он идёт на вынужденный шаг — возникший в самом начале «рассказчик» не оставляет нас до самого финала, исчезая только на время недлинных диалогов и нескольких монологов.

Не обошлось и без вынужденных игр в постмодернизм. Неровности темпа ужатой в сценарий ткани романа приходится разбавлять застеночными «флэшбэками наоборот», что, во-первых, смещает акценты, а во-вторых, лишает происходящее известного привкуса триллера, без которого «Парфюмер» немыслим. Если понятно, что Гренуя схватят и осудят, то триллер приходится искать в другом — в беготне по тёмным закоулкам и громогласной «анафеме на голову нечестивца». Всё это начинает водить действо из стороны в сторону и мешает восприятию основного — «истории одного убийцы», рассказывая которую Тыквер вынужденно начинает частить в середине, оставляя побольше времени на настоящий финал, уже очищенный от «измов» и выполненный во вполне конгениальной роману псевдонатуралистичной и псевдореалистической манере итальянского кино прошлого века.

Но тут, в финале, на сцену невольно слишком крупным планом выходит тыкверовский Гренуй — Уишоу, слишком похожий на злосчастного Энакина Скайвокера. До этого он замечательно вписывался в образ своего литературного прототипа (как и все остальные актёры, кастинг в фильме вообще поразительно точный), но тут словно даёт слабину — и сцена с Рикманом «мой сын, о, мой сын» с саблей и прочим, на фоне творящейся вокруг мистерии плоти нет-нет да и царапает, не верю, да.

Можно ли было Тыкверу выдержать баланс до конца, избавиться от голоса за кадром, вернуть триллер на место, сделать до самого конца Гренуя серой тенью, лишь подсвеченной на просвет заёмным запахом его жертв? Об этом можно гадать. Стэнли Кубрик, которому было предложено экранизировать роман, посчитал его неэкранизируемым, и возможно, был прав. Но сумел ли Тыквер довольно близко подобраться к идеалу? Скорее да, чем нет. Ибо главное, повторюсь, было достигнуто в совершенстве — миром ароматов Гренуя по Зюскинду правила ужасающая вонь, между которой и самыми изысканными ароматами гениальный маньяк-парфюмер не делал никаких различий. Он искал не благоухания, а своей, только ему доступной, непостижимой мировой запаховой гармонии.

Тыквер же предельно честно постарался по-своему разгадать эту загадку, и весьма на этом пути продвинулся. Осталось дождаться появления на свет другого гения, который сделает это лучше. До встречи в кино.