Дитя человеческое: Если бы люди всей земли

Биология и гуманизм — вещи несовместные. Когда человек снова становится стадным животным, только в тысячу раз изощрённее, тут не нужен никакой Босх, чтобы представить все зверства, на которые способен хомосапиенс ради того, чтобы продлить своё существование на лишний час, ради лишнего глотка воздуха, ради лишнего метра свободного пространства. На этом постулате и держится антиутопия — довести до крайней черты то направление, по которому уже сейчас движется человечество и представить себе тот ад, который после этого разверзнется.

В мире фильма «Дитя человеческое» помимо прочих радостей современной жизни вроде расцвета новейшего, то есть часто религиозного терроризма и национальных столкновений на почве конфликтов коренных жителей и мигрантов, выбрана ещё одна сюжетообразующая деталь — наступившее у всех поголовно женщин на Земле бесплодие, причины которого неизвестны, но известен печальный итог, к которому всё идёт — то, что не смогли войны, голод, экология, болезни, погромы и концлагеря, рано или поздно довершит время. Человечество стареет и вымирает, постепенно погружаясь в пучину хаоса, уже не важно религиозного, политического или экономического. Главная мысль именно такой проблематики — человечество на экране предстаёт живым трупом, мучительно пожирающим самоё себя в последнем приступе мании самоубийства.

Каждый, кого мы видим на экране — такой живой труп. Он не ждёт от жизни ничего не в смысле Оруэлла и его новояза-двоемыслия, не в смысле машинизаций человека как у Уэллса, а просто потому что во вселенной «Дитя человеческого» грядущая неизбежная смерть каждого человека на земле это просто реальность, данная в ощущениях. И герои доживают свой век.

По-разному — кто цепляется за эту жизнь, продлевая её чужими трупами, кто живёт себе тихо, пользуясь возможностью спрятаться в тихом уголке, кто пытается напоследок защитить какие-то свои идеалы, теперь уже столь же бессмысленные, как и борьба с этими идеалами. Все совершают какие-то ритуальные действия, изображая живых, но все они уже мертвы, а действия их — лишь рефлекторные подёргивания отмирающих тканей. Которые отнюдь не спешат прекращаться, когда вдруг в этом мраке слабо начинает мерцать огонёк надежды.

Сюжетообразующий ребёнок, случайно появившийся на этот несчастливый свет, вовсе не Мессия и вовсе не панацея. Никаких надежд, что этот ребёнок будет не последним, в фильме нет. Но в сошедшем с ума мире находится крошечная кучка людей, которые не забыли те времена, когда мир был ещё разумен и добр, пусть лишь слегка разумен и совсем немножко добр, но этот разум и доброта были ещё живы. И вот ради этой памяти, а вовсе не ради мифической надежды, которой ни у кого уже давно нет, которая отмерла за ненадобностью, эти люди встают и бредут куда-то босыми ногами по мёрзлой земле, покрытой сожжёными трупами животных и, позже, тёплыми ещё телами убитых людей.

Всё бессмысленно, всё бессмысленно, повторяют герои. Дёрни крючок, дёрни крючок. Но всё равно идут. Потому что это дань памяти. Будущего для них всё равно нет, а вот прошлое — с яслями, детскими садами, школами. С семьями, парками, лесами, просто миром, наконец. Оно было. И ради него стоит закончить свою жизнь вот так — под прицелом автомата, босыми ногами по грязи. Но — в пути.

Именно об этом снимал фильм Альфонсо Куарон, именно это играли нам Клайв Оуэн, Джулианна Мур и Майкл Кейн — в совсем не обычной своей манере. Пусть они при этом где-то переигрывали, нажимая на антиутопию, ввязывая действо в совсем не обязательную для достижения художественной цели войну, но они постарались донести до зрителя вполне утопический ценности — любовь, дружбу, доброту, обычную порядочность. Пусть при этом режиссёр с оператором в своей обычной манере не смогли удержаться от перегибов трэш-стилистики, предпочитая не ковыряться в больном человеческом организме ланцетом, а долбить по нему кувалдой, восклицая — ты видишь, ты видишь, ты видишь?!

Да, даже в апокалиптическом мире машины могут быть и помытые, и непомятые, и «заводиться с толкача» компьютеризированная техника не может, и дымящих допотопных мотороллеров в век закончившейся нефти не бывает, и ажурные шлагбаумы вокруг конлагеря с летающими над всем этим десантными вертолётами «Чинук» — это нонсенс. И что никто не будет назначать встречу с единственной в мире беременной в открытом море у безымянного буя напротив этого концлагеря — тоже понятно. И даже по известной у нас печальной традиции пускать в город танки для борьбы с пехотой тоже ясно — хотелось яркого ряда, который бы не ковырялся, а бил по мозгам. И авторы в этом добились своего — на фоне вовсе не героических персонажей, пытающихся своими слабыми силами сделать хоть что-нибудь ради памяти своих близких, действительно, бьёт наотмашь, так что брызги в камеру, а после — только лечь и тихо умереть.

Пусть финал останется открытым. Пусть надежда останется только у самых наивных. Но память — она никуда не денется. До встречи в кино.