Я остаюсь: Чтобы жить

На деле же мистическое в картине оказалось не более чем стилистическим и сюжетным приёмом, влияющим на идею и на художественную окраску, но не затрагивающим эмоциональное настроение фильма.

Проще говоря, дело оказалось совсем не в мистике: мы видим прекрасного актёра Андрея Краско, видим его замечательную игру, и не потому что этот фильм — дань его памяти, а потому что его игра действительно доставляет удовольствие, мы помним о том, что эта роль оказалась первой главной ролью Краско в кино и его же последней ролью в жизни, и мы без всякой мистики, а просто с грустью отмечаем тот факт, что Андрею Краско удалось сыграть свою последнюю роль, ту роль, что своим содержанием подводит итог жизни и творчеству. Прозвучал завершающий аккорд, только сам Краско его уже не услышал. В фильме он нашёл причины вернуться к земной жизни, чтобы закончить незавершённое, в реальности же этот фильм подвёл черту.

И если главная роль в картине обретает для своего исполнителя свойства, пусть и не пронзительной, но знаковости, то сам фильм, увы, этой знаковости лишён. Это просто любопытный дебют молодого режиссёра, оказавшийся к тому же во многом мелодрамой. И эта общая мелодраматичность, не сюжетная, а идеологическая и настроенческая, подавляет и губит в картине и комедию, и притчу, когда там и сям то и дело скатывается в сериальное бытописание и сериальную же немудрящую сентиментальность.

Притча, сконцентрированная в эпизодах ухода в кому («Нет, мы не умерли, но обязательно умрём, потому что мы в коме. Ко-ма!»), находчиво исполнена и кинематографична. Хорош Бондарчук и хорош Краско, хороши их смачные диалоги. Но к чему такое количество персонажей, сюжетная линия каждого из которых заботливо завершается, при этом иногда практически ничем, как с любительницей женских романов, или к чему эта доведенная до абсурда нелепость историй других членов группы вроде истории про певца Затонского — всё это схематичность уровня гротеска, но для гротеска недостаточно остроты, да и шансонообразный колорит изрядно портит картину.

Фильм к финалу вообще становится перенесыщен персонажами и сюжетными линиями, будто в него хотели вложить все идеи сразу, какие только пришли в голову. Да, девочка с манией захоронения («Папа говорит, что с переломом основания черепа — это наш клиент») это смешно, но таких персонажей даже не второго, а уже какого-то третьего плана в фильме столько, что сложно становится удержать повествование от утери цельности.

И если ещё история героя Епифанцева («Кого погребаем?») — это кино, потому что есть фактура, то история героя Соколова («А, значит виагру ты всё-таки жрёшь!») — уже чистой воды сериал, не удосуживающийся разработкой хоть сколько-то остроумных сюжетных ходов — в духе «а, сойдёт за сказку».

Почему-то наш кинематограф даже в совсем не худших своих проявлениях постоянно скатывается то в нарочитый, но всё равно народный гламур, то в народный же сериал. А народ затем судит произведение по той степени продвинутости или ограниченности, какую создатели по умолчанию предполагали в народе. И получается какой-то замкнутый круг.

В данном же случае приходится признать, что лучше бы действию фильма не выходить из комы, концепция осталась бы более отточенной.

До встречи в кино.