Неваляшка: Дело о мёртвых душах и боксёрских грушах

Так, наблюдая за стараниями простого русского боксёра Вани набрать вес и одолеть на ринге заморского тяжеловеса, невольно думаешь о том как будут завидовать наши «едоки картофеля» сверхъестественному метаболизму Неваляшки! Такой бы метаболизм — да девочке Майе, всё ещё ожидающей чуда в незабвенном фильме! Но, как говорится, всё в руках сценариста: кому хот-дог, кому — боксёрскую диету, а кому — «жаркое из Настасьи Филипповны», как в «Даун Хаусе»…

Тогда Роман Качанов снял фильм, до мозга костей и финальных титров постмодернистский, где каждый участник кинопроцесса упивался радостью и сладостной свободой стёба, и даже далёкий гул, издаваемый вращающимся в гробу Фёдором Михайловичем, лишь сообщал динамичный ритм всему творившемуся на экране и казался частью звуковой дорожки фильма. Это был постмодерн в самом расцвете сил! А «Неваляшка» — творение несмешного и грустного времени его заката.

В фильме, как и положено в наш быстрый, насмешливый век, множество цитат, отсылов и со значением подобранных деталей, и всё приправлено изрядной долей насмешливости: позы замирающего в воздухе Неваляшки гротескно напоминают о «Матрице»; русского боксёра-тяжа, долго и уверенно идущего в Москву через Тайгу, зовут Добрыня Никитич, да и сам Неваляшка для друзей — Ваня Жуков; суровый темнокожий «Пила», с которым у Неваляшки, как обещает реклама, состоится «главный бой в его жизни» — так и вовсе Роби Рэй Брэдбери. А за героем Алексея Панина, Леопольда Гнедого, с его лирическими виршами о боксе и Родине, маячит тень незабвенного Никифора Ляпис-Трубецкого.

Всё это как будто должно заставить нас следить за историей с ещё большим интересом, поминутно посмеиваясь и покачивая головой, потому как поняли намёк, уловили связь с классикой, оценили цитату. Но почему-то этого не происходит. Все цитаты и отсылы гуляют сами по себе — они, конечно, ловко вплетены в канву фильма, но остаются вне собственно культурного контекста, который так важен в эстетике постмодернизма. Игра с классическим произведением, свободное жонглирование узнаваемыми деталями, ирония, а главное — пусть и остраненная этой игрой, но кровная и неразрывная связь с по-своему истолкованным первоисточником… Только ленивый не знает об этих первичных признаках постмодерна, на необозримой ниве которого ещё недавно работали многие художники, в том числе и Роман Качанов. А в «Неваляшке» всё существует в некоем вакууме, а от этого, по сути, теряется сам смысл цитирования и игры чужими смысловыми кодами, ассоциациями, именами и т.п.

В интервью, опубликованном на официальном сайте фильма, Качанов говорит: «Для меня главное, чтобы зритель сопереживал тому, что видит на экране…. Мне все-таки хочется, чтобы зрители в зале смеялись, сопереживая героям. Или хотя бы плакали: надеюсь, в моем фильме будут моменты, когда люди растрогаются…» Но, несмотря на упования режиссёра и его безусловные старания, сопереживать героям не удается. Некому.

Одной из причин равнодушно-спокойного отношения к призрачным героям можно считать своеобразную пунктирность и сюжета, и самих персонажей. Тут уж начинаешь задумываться о том, почему коллективное написание сценария не пошло на пользу нашему фильму, в отличие от итальянских картин, скажем, пятидесятилетней давности. У мощного коллектива авторов «Неваляшки» получилась невыразительная, лишь отчасти спасаемая в глазах публики несколькими смешными шутками, история, где все характеры как-то принципиально вяло и невнятно выписаны. Зритель, уловив несколько ярких, но мелких штрихов, просто не успевает ощутить участие в судьбе персонажа (как того хотелось режиссеру), потому что сцена, которой пытались «растрогать» зрителя, уже кончилась — пропала из фильма навсегда и бесследно вместе со всеми связанными с ней мыслями и чувствами героев.

Актёрам в сущности нечего играть: кроме необходимых по сценарию физических характеристик (вес) или определенных спонсорами и нужных сюжету действий (пьянство), у их персонажей нет уникальных, запоминающихся черт — это люди «без свойств». Из такого драматургического материала не вылепишь ни яркий лубочный образ, ни тем более традиционного полноценного героя, которому можно сочувствовать или над которым можно от души посмеяться. Нивелирована и речевая ткань фильма: нехитрые шутки и остроумные реплики, не принадлежа по сути ни одному из персонажей, кажутся взаимозаменяемыми. Например, фразу Семёныча («Детям нужен полноценный северный олень») безо всяких потерь для образа мог бы произнести любой герой картины. Текст существует в параллельной фильму плоскости. Впечатление такое, что его раздали персонажам чуть ли не по жребию.

Схожая самодостаточность текста, предполагающая возможность его автономного существования, прослеживалась ещё в «Даун Хаусе», но там и задача была другая, и шутки посмешнее, и характеры поярче, потому что авторы сценария как-то тщательнее и веселее подошли к своей работе, а главное — имели возможность утолить сценарный голод плотью великого создания Федора Михайловича.

Так что об актёрских удачах «Неваляшки» говорить не приходится. Да разве вина в том актёров? Скорее уж беда… Невооруженным взглядом видно, что Павел Деревянко хороший, а Сергей Маковецкий — очень хороший артист, ремеслом владеют, и с исполнительской техникой все у них в порядке. Но хорошо сыграть картонно-неживого героя попросту невозможно.

Вообще о «Неваляшке» легче было бы говорить, не будь предыдущих работ Романа Качанова. Если бы не было «Даун Хауса» или даже телесериала «Взять Тарантину», где стилистика более цельная, где есть бесшабашная раскованность, а порою вызывающая и шокирующая острота жизни, то «Неваляшка», может быть, и стал бы победителем. А так, он, конечно, проигрывает — пусть не нокаутом, а по очкам, но всё же это — поражение.

Видимо, совсем не просто соединить в кино пародийность и постмодернистский стёб даже с китчевой эстетикой телевизионного шоу (бой Неваляшки комментирует Иван Ургант), а тем более с балаганным простодушием сказки или заразительностью площадного действа; происходящее на экране лишено не только заявленной доли абсурдности, но и лёгкости, и озорства.

До встречи в кино.