Изгнание: С любовью, только с любовью

Прежде чем очертить сюжет, надобно заметить, что, помимо упомянутого тщательно переработанного «по мотивам Сарояна», повествование тут брезгует линейностью и норовит заполнить без малого два с половиной часа спорного характера временными отношениями. Это — для всеоружия. Сам же сюжет в лучших традициях европейской классики можно пересказать в двух словах — господин Лавроненко, почетный отец и муж, узнает, что его жена, шведская гражданка Мария Бонневи, ждет ребенка, да не от него. Нравственные и моральные императивы не просто прилагаются — а занимают собою всё оставшееся огромное пространство картины. И чем там всё закончится, уже не столь важно, хотя попытка померяться с дамой под паровозом всё же зафиксирована. Далее — по известному маршруту, от классики литературы к классике кинематографа.

На актеров пришлась если не самая трудная, то, пожалуй, самая ударная часть постановки. Лавроненко, отыгравший десяток ролей в кино, но так и оставшийся отцом из «Возвращения», продолжает выступать Альтер-эго режиссера, одновременно, похоже, являясь его доверенным лицом в хрупкой структуре повествования. Участие и, одновременно, безучастие его героя в драматической коллизии выполнено по высшим театральным формам, что, как уже известно, оценили в Каннах. Так что, формально, перед нами — лучший актер отечественного кино — и разбираться в нюансах его игры сама по себе отдельная тема для разговора.

Гораздо сложнее дело обстоит с Бонневи. Режиссер, выбрав для своей истории накал с замахом на Федора Михайловича или Андрея Арсеньевича, если от этого кому-то станет легче, с главной женской ролью оказался удивительно прозорлив. Честь, ум и совесть — все эти души прекрасные порывы в картине играет актриса, не говорящая по-русски, и остается только догадываться, как удалось так удачно синхронизировать русскую речь с движением губ шведки, ибо этот разрыв почти незаметен.

Некоторые уже отметили схожесть Бонневи с другой шведкой — Лив Ульман, намекая на высшую апелляцию к Бергману, но, кажется, дело обстоит куда проще, для сугубо мужской компании фильма (женщин в картине, если не изменяет память, всего двое) нужен был значимый противовес, эдакий человек вне контекста, как и её героиня Вера. Вот и совмещение реальности настоящей с реальностью кинематографической.

Третье действующее лицо — Александр Балуев, загадочный до поры дядя Марк, наоборот, выглядит реверансом в сторону российской аудитории, в пику европеизированным героям. И, в этом плане, попадание стопроцентное, цитатное «и это правильно» напоминает уже не театральные подмостки, но разговор после второй поллитры, поэтому неудивительно, что достаточно примелькавшийся в последнее время Балуев выглядит здесь единственным своим. В остальном — детский сад, буквально — некоторые кадры переполняются детьми. Видимо, увлекшись библейскими референциями, Звягинцев решил пойти в лоб, тем самым дословно реализовав метафору «дети — цветы жизни». Затем, но не в последнюю очередь, появляются многочисленные животные — даже мухи есть, слава Богу, не балабановские.

И все же вторым, после режиссера, героем «Изгнания» являются вовсе не прекрасные актеры, а камера Михаила Кричмана. Начав работать вместе с режиссером еще на «Черной комнате», со временем Кричман стал что кисть и палитра для художника, инструмент для создания кадра, столь действенный, что, видимо, тандем третьей картины предугадать несложно. Пожалуй, в отечестве он один из немногих операторов, которые могут похвастаться, что продолжают дело Альмендоса, Стораро или Нюквиста — каждый план, каждое движение камеры внушает уважение, и происходит то редкое ныне явление, когда история развивается не героями, а камерой. Сам Звягинцев говорит по этому поводу точнее: «он — мои глаза». Хотелось бы каждому режиссеру пожелать таких глаз.

Еще один постоянный соратник — Андрей Дергачёв, автор саундтрека к «Возвращению», на этот раз оказался немного не у дел. И, хотя он числится ответственным за звук к картине — музыкальным камертоном здесь выступает небезызвестный Арво Пярт. Сказать, что это многое дало — значит покривить душой, потому что единственный, зато рефренный трек повторяется с частотой, свойственной пафосным голливудским картинам. Зато — значимое имя в титрах.

Рассказывать об «Изгнании» можно очень долго — попытаться разобрать многочисленную символику, все эти «лазурные хлебницы», библейские паззлы, пересохшие родники, универсальные имена, хотя проще совсем уже обратиться к Лотману и прочей семиотике. Важно другое, что, несмотря на кажущуюся вычурность, цитатность — за которыми, по мнению некоторых, скрываются пустота, холодность и отсутствие собственных идей — фильм, достаточно сложный и противоречивый, не скрывает, что его сделали с любовью к собственному делу. И скромные для проката 50 копий — лишнее тому подтверждение. Он, в отличие от нетленки Никиты Сергеевича, оказался не для всех и не для каждого — слишком большая цена заплачена за его универсальность, да и так называемый человеческий фактор, выразился в некоторые промахи, не ушедшие от зоркого взгляда зрителей и критиков. Важно другое, что Звягинцев, обреченный успехом первого фильма, попытался сделать что-то равносопоставимое. Получилось или нет, неизвестно кому решать, главное, что получился совершенно другой фильм, не пережевывающий предыдущий, а продолжающий. И это правильно.

До встречи в кино.