Порок на экспорт: Кроненберг против Кроненберга

Не вдаваясь в особенности графика американских релизов и бокс-офисных достижений «Порока на экпорт», остановлюсь разве что на зрительских рейтингах фильма. При среднем интересе к самому фильму, результаты голосования среди западных киноманов — гораздо выше среднего, им же вторят и заокеанские критики, сошедшиеся на том, что фильм, в целом, это крепкий триллер о столкновении обычного мира со скрытой от глаз криминальной действительностью. То есть ровно то, чем и являлась «История насилия» — на совсем другом материале и в совсем других реалиях.

При этом мало кто из респондентов вообще вспоминает про «русский уклон», при том что персонажей без предполагаемого восточно-славянского акцента в фильме исчезающе мало. Для нашего же зрителя этот вопрос является угловым моментом, и там, где для Кроненберга был лишь известный колорит со словами вроде vor v zakone и imel tri hodki, мы ищем суть. Раскрытие «неизбывности русской души» нас интересует куда больше сюжетных изысков про четырнадцатилетних девочек, улетевших «со своим знакомым» в Амстердам в поисках новой счастливой жизни. Бывало и не такое, кто же спорит, читайте издания, специализирующиеся на криминальной хронике. Для нашего зрителя фильм всё равно будет о другом.

А потому каждый обязательный «борщ, как у мамы» (хорошо, обошлось без матрёшек и прочей хохломы), тост «за здоровье», пение за столом «Очей чёрных» и велеречивые обращения одного русского к другому полными именами вроде Анна, Николай или Кирилл даже после локализации фильма остаются нарочитым кичем, мешая смотреть фильм спокойными глазами. Но даже если абстрагироваться от этого, начинают всплывать ассоциации второго уровня.

Если не считать постоянного употребления алкоголя в кадре, Кроненберг снял фильм не о русской, а вполне абстрактно-киношной этнической мафии в понимании её Голливудом — вспомните многочисленных итальянцев, руководящих своими головорезами из-за прилавка скромной забегаловки, ирландских криминальных боссов, озабоченных голубизной собственного отпрыска, чёрных гангста, днём остающихся отличными семьянинами и нежно воспитывающих любимых племянниц, а по вечерам делающих своё дело при помощи паяльной лампы или приторговывающих наркотой в школах вероятного противника.

Черту интернациональности мы видим и в этих зарисовках из жизни эмигрантского еврейства (см. хотя бы «Человек-паук 2», очень показательно), эмигрантского арабства (на фоне замечательного фильма «Дом из песка и тумана» — смотрится по меньшей мере странно) и даже эмигрантского чеченства (которые по фильму то такие же русские, то уже совсем не, автор сценария явно слышал про какие-то различия между этими этническими криминальными группировками, но чётко их для себя так и не смог уяснить). Для западного зрителя эпизод в «Брате 2» с участием украинской мафии и героя Бодрова, наверное, вообще чрезвычайно сложен для понимания.

Ну хорошо, бог с ними, с «коронациями», вывезенными из «сноуи раши» раритетными мотоциклами, неожиданно лёгкими взаимоотношениями МИ-6 с оперативниками ФСБ на вверенной территории, с профанационным выкрадыванием проходящего по делу ребёнка из больницы и таким же профанационным нежным общением главаря ОПГ с владелицей компромата на него самого. Возможно, на взгляд оттуда это и есть искомая неизбывность русской души, и тут нам никогда не сойтись, хотя хорошим консультантом подобные фильмы могли бы и обзаводиться.

Но как в фильме обстоят дела с той самой историей насилия? Ну, примерно так же. Возможно, для западного зрителя (и самое главное — западного режиссёра) отрезание на камеру мороженных пальцев (с комментарием «выйди отсюда» — а зритель как же, может остаться?), сбрасывание татуированных трупов в реку (зная, что его всё равно опознают по наколкам, культуре которых вообще в фильме посвящено даже чрезмерно много хронометража), и в конце концов — финальная ponozhovshina в «русской бане» (считается, что это была она), всё это иллюстрации на ту самую, центральную тему.

Увы, зрителю отечественному, воспитанному на «Бригаде», «Братьях» и «Бумерах» (слишком много букв Б подряд, не находите?) всё это снова представляется ужасной профанацией, хотя и не без элементов той самой жестокости. Как бы ни был хорош молчаливый Вигго Мортенсен в тех или иных кадрах, голый и безоружный против двух одетых с ножами, это такая голливудщина, которую не оправдаешь никакой идеологически необходимой в кадре «жестокостью».

Ну и ровно голливудский финал всей пиесы тоже не заряжает оптимизма. Когда специалисту в руки вдруг попадается публицистика по вопросу, в котором он разбирается, каким бы маститым ни было издание, специалист в процессе чтения всегда кривится или нервно смеётся. То ли ещё будет, когда за океаном чередой пойдут заявленные проекты про историю с лондонским полонием.

Любите кино.