Морфий: Лекарство от любви

А то, ну, что же это такое — «смерть души морфиниста»? Кому интересна вся эта медицина, как бы точно ни была сделана? Тогда лучше в анатомичку, друзья, сразу в анатомичку... То есть морфий компактен и конкретен, но происходит в фильме то же, что с годами — в жизни каждого человека. Сплошь разочарования — в близком счастье, завтрашнем дне, любимой профессии, людях, детях и внуках, любых человеческих отношениях, искусстве, бананах и лимонах, в Сингапуре, в себе, во всем.

Рано или поздно от потерь наступает паника, ломка, дикая жажда страсти. Ага — прям сейчас тебе будет «одна, но пагубная страсть». Чем дальше, тем меньше перемен. Снова ломка. Ах, вот как? Из-за того, что столь полной отчаюги еще не было, увеличиваешь дозу. Инъекции начинают питать подкожную бронированную камеру, которая тихо, но плотно закрывается. Это и есть смерть, хотя какое-то время она кажется спасением — теперь уж ничто не проникнет, никакие эмоции. Ты делаешь вид, что лакируешь дверцу, деградируя на глазах. Гадишь близким, рубишь бабло, на уме — сексуальный спорт или анестезия (пьешь, нюхаешь). Но вообще ты всего лишь уклоняешься от вопроса — насколько хватило выдержки оттянуть условную смерть. Главным всегда был только вопрос, поскольку ответы давно получены: убить себя об стену, свалить свою смерть на других или держать ее в себе.

Фильм Балабанова мил и приятен именно тем, что выбрал последнее — оттягивать как можно дольше и после держать в себе. Это сразу заметно, если смотреть фильм, а не спектакль с юным врачом + пара тяжелых больных + секс + заветные шприцы на фоне Великой Октябрьской социалистической революции. Помимо «рассказанной истории» присутствует «рассказчик». Какой бы мелодрамой ни было «Мне не больно», какой бы комедией ни был «Груз 200», всё это примерно лесковский «сказ».

И в «Морфии» рассказчик — не за кадром. Это он ясно видит глухой полустанок под Угличем с огромным чемоданом, тележную езду по «средней полосе», красоты русской зимы и старорусского быта, включая унитазы. Он чует красоту порока и романса, женской бани и волчьей погони. Рассказчик отнюдь не «закрылся насмерть». Ему любопытно разглядывать жизнь до мельчайших подробностей, то с ностальгическим, то с тяжелым ощущением. А то, что два раза за два часа с нами делают невыносимое, ни в какие ворота не лезущее — о чем, впрочем, все в курсе, подстраховались (ампутация и трахеотомия, ну, для мальчиков еще — роды) — так это значит только, что он рассказывает «по-взрослому», не врет про кисельные реки и молочные берега.

То, что морфий — метафора, Балабанов доказывает совершенством профессии, как к ней ни относись. В который раз ставит ее на кон. Выигрывает, потому что «внутри» рассказанной истории тоже можно считать себя свободным, как сумасшедшему. Понять, например, что быть врачом, женщиной, гвардейским офицером и просто завзятым добряком — опасно для жизни. Дольше всех живут старые фельдшеры, пожарники, лошади, собаки и коты — все они в фильме представляют «градус невинности». И весьма символично, что никем не любимый, давно умерший фельдшер — это вдруг Андрей Панин (плейбой ты наш), а богатый помещик, умный и добрый от роду — представьте, Сергей Гармаш (простак). Тут речь идет о человеческих типах на все времена, и в фильме они максимально выразительны.

Но так же понятно конкретное человеческое поведение. Ты можешь жрать ханку бочками, пока из-за тебя люди не погибли. Ты раньше был примерным мальчиком, даже с дурацкими уколами и детским промискуитетом, это смешно, на тебя смотрелось с улыбкой, но, как только гибнут люди, ты — труп. Фильм не размазывает «вечное чувство вины русской интеллигенции», опять не совершившей «в 10 утра по расписанию подвиг». Он — дельный. Во-первых, подвиг будет, несмотря на все разложение (Леонид Бичевин реально похож на молодого Булгакова). Пистолет остался и выстрелил. Во-вторых, имеется финал (хотя он тоже — метафора, причем веселая). И не забудьте, врач отдал любимой женщине последний украденный пузырек (свалил к белым во Владикавказ). Рыцарь на белом коне.

То же касается «судьбы России», ВОСР, женщин, евреев и погоды. Всё это каждый поймет в меру своей испорченности («все бабы — бляди», «Балабанов — антисемит», «зима, Барклай иль русский бог» накрылись, «интеллигенция и революция» — близнецы-братья, спасибо Блоку, «спасенная» Россия в лице кулацкой дочки скоро пешком пойдет на Колыму). В общем, здесь жить нельзя. На Гоа захотелось? Фильмом предложено именно понимать, чего ты сам хочешь, причем легко и мимолетно. Это благодаря розовощекой безногой красавице, которая все равно дойдет, благодаря кожанке и пенсне на еврее с наганом (а калмыка сыграл калмык) или непреходящим зипунам, так что снег падает с экрана. Надо еще подумать, как удалось добиться такой эмпатии.

Тебя втягивает в экран, как пылесосом. А как выглядит его бывшая пассия на фото в рамке? Как началось с Дапкунайте? Почему ЗТМ и титры не соответствуют содержанию? Что за синкопа? Дом синий... Собаку не убьют? Ой, и самое интересное — картиночки родов в учебнике с аппликацией. Если не Вяльцева, кто поет женским голосом? Где рецепт крыжовенного варенья, а то в Интернете — какие-то дурацкие? Минет правильный, но что ж дочка с косичкой одну попку показывает? Может, у ней грудка лучше, в отличие от медсестер? Каждую мелочь в меру своей испорченности — даже будучи барышней наших дней — вы можете оценить и взять на вооружение. Только от вас зависит, сколько вы сами продержитесь.

Единственное, что фильм внятно заявляет, не стесняясь быть жестким — это то, что его автор, будучи жанровым режиссером, умеющим крепкие боевики, смешные комедии, слезливые мелодрамы, решительно не готов на «Никто не знает про секс», «Код Апокалипсиса», «Адмиралъ», «1612», «1814», «Нирвану» и «Русалку». Он лучше горькую пить будет. Но красть морфий у раненых он больше не будет никогда, да и пошли вы с вашим Апокалипсисом.

До встречи в кино.