Риск — дело благородное, но малоокупаемое. Так думают наши продюсеры, семь раз отмеряя и лишь один раз отрезая плёнку «Кодак» для очередных съёмок. Мюзиклы?! «Ты не в Чикаго, моя дорогая». До встречи в кинопрокате: там Астер, Джин Келли, Бобб Фосс и Ларс фон Триер с Базом Лурманом, в конце концов. А у нас жанр особо-то и не развивался. Музыка, танцы и песни не раз бывали важной частью киносюжета, но так, чтобы они превращались в самодостаточную смысловую единицу, определяющую не только содержание, но и форму киноповествования — такого не было давно.
В общем, всё и дальше сводилось бы к ёмкому замечанию госпожи Тимирёвой-Боярской: «Мы с Вами так и не потанцевали…» Но тут Валерий Тодоровский решил рискнуть. И сегодня он снимает джаз, чем вносит жанровое и стилистическое разнообразие в наш кинематограф, где фестивально-притчевый каммершпиль соседствует с «Эрнст-мейд-ап» блокбастерами, а все остальные картины скромно переминаются с бобины на бобину на задворках проката.
Тодоровский предусмотрительно заручился-таки поддержкой сопродюсера Эрнста: реклама «Стиляг» охватила почти всю эфирную сетку Первого канала — от программы «Утро» до «Ледникового периода». Кроме того, он и сам выступил продюсером картины и привлёк коллег, не боящихся рисковать и верящих в возможность одновременно собрать кассу и развлечь массы.
Итак, в последнюю неделю перед боем курантов зритель получает бодрую музыкальную аранжировку собственного прошлого, которое практически лишено сценаристами всего трагического, и по законам жанра выражено лёгкой мелодрамой с комическим синкопированием. Оказывается, вместо билета в кино ты покупаешь проездной на сверхскорый поезд на Чаттанугу, мчащийся по истории страны без остановок, никому не давая воможности глубоко прочувствовать эпоху и углубиться в детали. Потому что у Тодоровского временные рамки весьма условны, а единственно важные детали связаны с личной жизнью героев картины и их красочными костюмами, а не с судьбой страны.
Традиционно в мюзиклах окружающая героев действительность не создаёт конфликт, а лишь подчёркивает и обостряет его, выступая катализатором чувств и событий, но вовсе не их первопричиной. Поэтому характеры и ситуации весьма универсальны и могли бы органично вписаться в любую эпоху, а выбор авторами определённого временного промежутка всего лишь добавляет фильму скромную толику социальной актуальности. Так хотел поступить и Тодоровский. Однако актуальности и злободневности от самой истории героев он так и не добился, но в то же время чётко и многократно проговорил, пропел и протанцевал мысль о свободе и самовыражении личности, что, может оказаться, в случае со «Стилягами», куда важнее скрупулёзного воссоздания исторических реалий драматической эпохи.
Порою даже кажется, что режиссёр напрасно повторяется, вкладывая свои мысли в уста то одного, то другого героя — как будто опасается, что зрители могут его не понять. А если ещё, как и принято в мюзиклах, сюжет со вложенным в него месседжем развивается и драматургически, и эмоционально, и в музыкальных номерах, неизбежно возникает ощущение ненужной назидательности. А это, конечно, лишнее в и без того ясной и простой истории про чувака Мэлса и его жизнь с Пользой на Бродвее.
В фильме Тодоровского чувствуется обаяние изменчивого джазового ритма, есть и ритм собственный, и, что очень важно в мюзикле — использованы разнообразные пластические и фонетические способы его акцентировки. Многочисленные поклонники ВАЛЛ-И, конечно, пересмотрели «Хелло, Долли!» и помнят, что этот знаменитый мюзикл начинается с чётко заданного ритма, поддерживаемого шагающими пешеходами, шумами улицы и т.д. Оценившие ту сцену в полной мере смогут порадоваться находчивости, проявленной авторами «Стиляг» в извлечении звука и отбивании ритма почти всеми попавшими в кадр и в такт коммунальными предметами.
Сергей Гармаш весьма колоритен и как будто всю жизнь поёт хиты группы «Ноль». Кроме того, его персонаж — доказательство того, что нет предела благородству положительных героев. После образа советского офицера в фильме Вайды казалось, что лучше людей не бывает, но нет. Советский пролетарий — ещё круче. Он толерантен и
даже (не при Чарли Паркере будь сказано) — политкорректен. Это не просто «человек и кошка». Это сверхчеловек!..
Адаптированные одновременно для стиляг 50-х и для зрителей, шумно встретивших третье тысячелетие, тексты хитов Цоя, Бутусова, Сукачёва и Шахрина органичны в фильме, но стоит их вырвать из киноконтекста, как они тут же начинают напоминать рифмованные строки, которые обычно сочиняют кому-то к юбилею. Аранжировки Константина Меладзе не дадут ни одной из мелодий остаться незамеченной или непонятой современными зрителями, в большинстве своём привыкшими к простым мелодиям с чётко выраженной сильной долей. Но всё равно лучше слушать оригиналы.
Номера о «скованных одной цепью» комсомольцах и «Я — то, что надо» выбирающего свой стиль Мэлса придуманы, поставлены и сняты лихо — с ритмом и внутренним драйвом. Но не во всём фильме есть этот драйв: порой встречаются пустоты и слишком долгие паузы. А концовка с коллективными проходами а-ля «Цирк» и некоторые избыточные сюжетные повороты («у этой женщины черный ребёнок!») — и вовсе, как мелодия какой-то другой песни, которой, к несчастью, ты не скажешь «до свидания» до самых финальных титров.
Но несмотря на это, а также на все хореографические и постановочные почти цитаты и подражания — на то, что одному зрителю привидится ясный лик Джона Траволты из «Бриолина», а другому покажется, что на комсомольцев падает тень пинкфлойдовской «Стены» и звучит ритмичный гул фабричных сцен из танцующего в темноте фон Триера… Словом, несмотря ни на что, можно искренне порадоваться: в ответ на настойчивые заверения отечественной кинообщественности в том, что мюзикл у нас это «импоссибл, Райка», Валерий Тодоровский ответил: «Поссибл! Поссибл!»
Vova
