Харви Милк: В случае убийства набирайте М

Если бы в США не было байопиков и прочих «бэйзд он тру стори» картин, Америка для самих американцев так и оставалась бы «не открытой, а только обнаруженной», а вместе с нею — и весь мир. И пусть у Клеопатры лицо Лиз Тейлор, а знаменитый боксёр «Бешеный Бык» Джейк ЛаМотта для большинства «похож на того актёра из «Таксиста», а Елизавета I у них родом из Австралии и зовут её Кейт. Но, по-крайней мере, они теперь существуют в сознании американцев, которые хоть никогда и не стремились к глубокому знанию истории, но всегда с пафосной восторженностью и инфантильной сентиментальностью были готовы преклонить колени перед её величием.

При этом американскую публику — как, впрочем, и любую другую — мало волнуют историческая правда и достоверность: их вполне устраивает вымысел, умело инкрустированный отдельными яркими и желательно узнаваемыми деталями быта и нравов описываемой эпохи. Им нужны биографии в духе Ирвинга Стоуна, где автор, ловко жонглируя реальными фактами, ткёт из них полотно художественного вымысла. И уже не важно, ездил ли Джек Лондон в таком именно товарном вагоне, главное, что каждая запятая передаёт страсть юного Джека к приключениям и путешествиям.

Зрители не хотят видеть в главном герое байопика человека противоречивого и рефлексирующего. Им подавай сильного духом борца за идеалы, и чтоб положительные качества были самыми развитыми, если не единственными, в мускулатуре его души. И вот уже сценаристы делают инъекции ботокса в образ, который вполне мог бы получиться живым, если бы это было кому-нибудь нужно.

Может быть, только Ван Сент хотел другого, но то ли он вправду слишком долго вынашивал идею этого фильма и, когда представилась возможность, решил снять кино аккуратно, без копания вглубь, лишь обозначая характер Милка, чтобы и широкой аудитории понравиться, и киноакадемиков порадовать. А возможно, ему хотелось создать именно такой образ Харви Милка — харизматичного лидера без свойств. Вот и ушёл «Оскар» стандартному от первой до последней реплики сценарию с главным героем, правильным, как Декларация независимости. Вот и получили зрители Харви Милка с лицом Шона Пенна, сердцем матери Терезы и судьбой Ганди.

А рядом множество отлично сыгранных второстепенных персонажей, у каждого из которых есть колоритный прототип. Только почему-то все эти люди проживают на экране не свою жизнь, бурную, сложную, а упрощённую, где все акценты расставлены без их участия, а поворотов судьбы вообще нет — слишком уж всё подогнано под какой-то общепринятый киношаблон; словно это не живые люди, а собирательные образы: не Клив Джонс, а просто «мальчик из Феникса», не Скотт Смит, а среднестатистический «броукбэкмаунтэн» парень в джинсах, который не против случайных знакомств, но «сорокалетними не интересуется».

И венчают эту лакированную «повесть о настоящем человеке» паренёк в инвалидном кресле, для которого Милк выступает в роли «телефона доверия». И опера — вечный спутник главгероя, разделяющая его одиночество, всей мощью классики встречающая и его взлёты, и его закат. И хоть Харви — не Линкольн и не Столыпин, но в какой-то момент начинает казаться, что убийство Дэн Уайт совершит в театре.

Однако Ван Сент быстро развеивает эти опасения, потому что всё-таки старается следовать историческим фактам. Скрупулёзно повторены малейшие детали реальных костюмов Милка, кино- и теле- хроника 70-х вплетена в видеоряд пульсирующими иллюстрациями событий. Лица, причёски, солнечные очки; Милк, записывающий на диктофон посмертное послание; митинги, полицейские облавы, голосования, лозунги, дебаты, дни рождения, крестины — всё это создаёт своеобразную атмосферу эпохи, её портрет, каким он сошёл с монтажного стола Гаса Ван Сента — портрет времени, когда наивность, жестокость, обречённость и надежда шли рука об руку. В этом скромное обаяние фильма Ван Сента.

И Джуди Гарленд поёт «Где-то за радугой», и геи всего мира съезжаются в Сан-Франциско почему-то под «калинку-малинку». И музыка Пуччини, никогда не оставляющая Милка. И Пенн, дающий мастер-класс перевоплощения.

Не так уж важно, интересует ли публику история гей-движения Америки и борьба его активистов за свои конституционные права — игра Шона Пенна, оставаясь главной режиссёрской победой Ван Сента, дарит зрителю возможность реализовать его право на личную встречу с талантом на экране. Джош Бролин не уступает Пенну, но его Дэн Уайт пал жертвой сценариста, бросившего потенциально весьма интересного и неоднозначного героя на произвол сухого фактажа без углубления в эмоции и мотивацию.

В нём заявлено множество внутренних конфликтов: от терзаний латентного гея до карьерных амбиций и зависти, но ни один из них не доведен до сколько-нибудь явной точки кипения, из-за чего даже убийство Милка и мэра Москоне имеет весьма сомнительную мотивацию: это чуть ли не борьба за место госчиновника, а ведь по заложенным в сценарии намёкам на характер Уайта и на реально происходившие события становится ясно, что дело обстояло не совсем так.

Имея богатейший материал для картины, Гас Ван Сент сделал из него обычный, ничем, кроме игры Пенна, не выделяющийся из многочисленной толпы биографий фильм, местами даже скучный в своей обыкновенности. Во многом поэтому, и ещё из-за того, что сценарист почти полностью лишил Милка недостатков и способности сомневаться, у зрителя после просмотра может сложиться ощущение, подобное тому, что Оскар Уайльд испытывал от музыки одного великого композитора: «…у меня такое чувство, как будто я только что рыдал над ошибками и грехами, в которых неповинен, и трагедиями, не имеющими ко мне отношения».

И ведь правда странно, что зрители по сути остаются безучастными к персонажам во время просмотра. А чуть ли не самую сильную эмоциональную реакцию вызывают кадры хроники и подписи к фотографиям, появляющиеся на экране во время финальных титров, когда мы узнаём что Дэн Уайт за двойное убийство получил всего лишь пятилетний срок, отсидев который, вернулся в Сан-Франциско и покончил с собой.

Гас Ван Сент высказался, так ничего и не рассказав зрителю. Но просвещённая публика любит те истории, что заставляют чувствовать и сопереживать не только заявленной в сюжете проблеме, но и персонажам, под дамокловым мечом этой проблемы проживающим на экране жизнь.

Вот такое кино.