Утомлённые солнцем 2: Предстояние: Котов и Пустота

Мы опасались, что в «Утомлённых солнцем 2» мы устанем от непомерно разросшегося михалковского эго, эдакими гигантскими усами реющего надо всей историей, составляющего её костяк и смысл. Мы думали, что бесконечная вереница актёров Михалковых на экране закроет от нас то самое утомлённое солнце, а всё оставшееся пространство будет отдано под бомбометание дырявыми ложками и реяние гигантских свастик. Мы знали, что процитирован будет практически весь Голливуд от «Унесённых ветром» (куда уж тут без них, с таким-то названием) до «Титаника» включительно.

Также первые отзывы с пафосной аж кремлёвской премьеры добавили нам свежих страшилок: мол, и ветераны выходили в возмущении (ну, тут нужно отметить, современное кино про войну вообще ветеранам лучше не показывать, даже лучшие образцы, оно для этого просто не годится), и нарочитая комиксовость, и немецкая жопа на весь экран, и все герои — самооживившиеся зомби (Капитан Очевидность, залогиньтесь!), и возраст Нади расходится с хронологией вдвое (!), и самолюбование Михалкова, мол, превысило все пределы, снимает что хочет, кто художнику прикажет!

Барин, в общем, гулять изволят, на все 55 или сколько там мульёнов, до самого города Парижу, пусть Спилберг от зависти сдохнет со своим «Райаном». Эх, пушистый шмель на душистый хмель! Не люблю. Это цитата.

Всё неправда

То есть да, и эго сверкает что твой прожектор, и ложки падают на опустевшее перепаханное танками поле, и «перчатка Фредди Крюгера» на месте, и хоругви реют с обеих сторон, и даже «Царя» с его мостом неловко процитировал наш бесогон, а уж про количество Михалковых в титрах, включая друзей семьи и вообще завсегдатаев всякого хоть сколько-нибудь крупного отечественного кинопроекта и говорить не приходится. Впрочем, всё это мы уже видели и в «Цирюльнике», и в «12». Но «Утомлённые солнцем 2» (и три, куда ж тут деться) сразу же после премьеры раз и навсегда вошли в фильмографию режиссёра-оскароносца особой, доселе небывалой строкой, от которой, кажется, оказались в шоке даже самые ярые ценители таланта Никиты свет Сергеича.

Дело в том, что этот фильм — просто-напросто пустой, то есть совсем, и согласитесь, этого от Михалкова не мог ожидать никто на свете. И не смотрите на длиннейший список сценаристов (жалко, там нет титра «идея финала» — очень бы подошло), не обращайте внимание на новости про готовую уже телеверсию аж на дюжину серий, даже на официально озвученные четыре года съёмок не коситесь.

Ибо у фильма не только нет сюжета, а есть лишь мозаика разрозненных эпизодов, кое-как склёпанных воедино единственным переходом — «компьютерным туманом», но даже и в рамках этого сурового альманахостроения у эпизодов ни начала, ни конца, ни ритма, ни смысла — одна тягучая пустота, наполненная эксплиситной звукорежиссурой и «художником, который ищет кадр». Потому как и многочисленным этим актёрам, и трудяге-звукорежиссёру, и искуснику-оператору с его спецэффектными самолётами на полфильма, им просто забыли рассказать, о чём кино.

Не вот эти камлания про «молодое поколение» и прочий сталинско-антисталинский пафос под чистосердечные признания Пушкина. А банально — то, с чего режиссёр берётся за работу: характеры, их развитие, внутренние конфликты, цели. Пусто всё.

Если бы, если бы Нади, самого Михалкова, Меньшикова того же, действительно было много. На деле их крайне мало. То есть в кадре они маячат постоянно, но каждый раз — будто отбывая какую повинность. Огромное море персонажей — и все ничем не выделяются из толпы статистов, есть, знаете, такой подвид массовки, с репликами «а чего говорить, если нечего говорить». Весь фильм состоит из сплошных камео.

Особенно забавно смотрится Толстоганова в роли Дапкунайте. Что она делает в кадре, кроме как долженствует показать во второй части сиську (про сиськи в фильме — отдельная история), не понимает никто — ни зритель, ни режиссёр, ни сценаристы, ни актриса, никто. Даже реплики у неё от этого такие, словно писались они ещё до принятия в работу остального сценария, и писались так, чтобы они подходили подо что угодно, от детского утренника по «Пилу 6» включительно.

А фильм в итоге так и мечется с утренника к расчленёнке и обратно, прерываемый горемычными интерлюдиями про просветлённого спасителя-кровопийцу, в одной из сцен пять раз подряд по сценарию встающего во фрунт перед товарищем генералисимусом. И мы, тихо посмеиваясь, поминаем дедушку Фрейда добрыми словами, ну как же, Меньшиков — это как бы сам режиссёр, а его взаимоотношения со Сталиным, а также отношение к нему остальных — это и есть Глубокий Символ отечественного глубинного сталинизма, мол, и ненавидим, и души не чаем в отце родном. А другого народа у меня для вас нет, видите, ссытся в штаны.

Этот немудрящий сквозной символизм сопровождается не менее немудрящим локальным — вот ключи пресловутые перебирают как чётки, а вот они уже звенят на гусенице, вот «милая мина» плывёт аки посуху, а вот она уже подвзрывает партархив, набор бюстов Кобы и даму с собачкой, вот немцы получают анальную кару, после чего потопляют злополучную баржу, а вот они же роняют бонбу на церковь.

Видно, привычка к совершенно оруэлловскому двоемыслию («война это мир» и пр.) так засела за последние полтора десятка лет в сознании автора фильма, что он её уже просто не замечает, творя, как творится, и вытворяя в итоге готовые автодиагнозы самого неприятного свойства, но главное — вообще ничего при этом не говорит. Когда в финале (в финале!) Надя всё-таки показывает умирающему танкисту молочную грудь, а зрителю — молочную спину, надолго замирая с голым торсом на морозе, где посреди пустых руин что-то делает злосчастный танк, вопиющесть, даже бравада этой пустотой окончательно предстаёт перед зрителем во всей красе.

Да какая после этого разница, почему в явно летней сцене говорят про «месяц назад», и мы видим снег. Какая разница, что немецкие танки отчего-то все полегли от штыковой атаки трёх контуженных штрафников и одного придавленного дверью Смольянинова. И какая разница, что штрафников в 41 году не было, и прочая, и прочая.

Пусть у фильма будет своя, вычурная, замкнутая на себя логика, но она должна быть. Пусть у фильма будет разрозненный, немногословный и с трудом прощупывающийся сюжет, но он должен быть. Пусть в фильме нет главного героя, значит, главными героями должны быть все, а не наоборот. Сотни, тысячи трупов ради чего? Чтобы мертвец Котов выследил свою дочку-зомби по запаху гребешка? Дык ожившие мертвецы и бывают двух типов: что встают сами, и что поднимаются из могил злою волей. Ху из ху, смотрите сами.

А на выходе — пустота, и в центре этой пустоты наденькины сиськи, дырявые ложки да пушистый шмель. Гибель солдат — пустота, гибель мирных жителей — пустота, потопление раненых под полотнищем Красного креста — пустота, якобы терзания двух простоволосых девок в поле близ сгоревшего амбара — пустота в квадрате, и даже сиськи эти, будь они неладны, демонстрируются на фоне красивого, но предельно пустого пространства, где ни человечка, ни Каа.

Есть такие фильмы, в финале которых герой поворачивается на камеру и произносит «А что, собственно, происходит?» А есть такие фильмы, где даже поворачиваться на камеру и вопрошать некому. Представьте себе комикс, где ничего не движется. Просто набор статичных картинок, расположенных одна за другой в произвольном порядке. Этот феномен уже не объяснишь банальным попилом фильма пополам а-ля Санаев и его предшественники, хотя и это в фильме присутствует. Тут пустота уже не разреженного воздуха, тут пустота космическая, где, как известно, никто не услышит твоих криков.

Любите кино.