Находясь на пике карьеры, хитрый Нолан берёт под двести мульёнов долларов на собственный иллюзион из снов — с твёрдой уверенностью, что не пролетит, как многие до него. Шокированный Том Круз теряет веру в себя, безработный Марк Фостер мечется с драм на блокбастеры. Крис же хочет с эпическим размахом не просто погулять среди грёз, а пролететь сквозь сны во сне и обратно, устроив веселую карусель со стрельбой и с одновременной встряской мозгов.
Пускай подобные концепции не падают дождём, но они есть — начиная от второсортных сериалов и заканчивая аниме. Не говоря уже о книгах, где народ и до матрёшек из иррациональных реальностей додумался, включая даже пейсателя про заек. А у какого-нибудь Кристофера Приста, того самого автора романа «Престиж», в каком-нибудь «Экстриме» и вовсе эти реальности существуют в голове персонажей — точно так же, как и в новом фильме Нолана. С тем же риском для героев застрять в фантазиях на целую вечность, пока кто-нибудь снаружи не разбудит их с засушенными мозгами.
Начало трейлеры
Другое дело, что это только часть затеи, фантастический антураж. У Криса-то оказалась не просто идея, а целая идея идеи. Именно то, что прокатчики так умно нарекли «Началом» и что диагнозом сияет на финальных титрах (в нашем случае — должно было сиять). Инсепшн. Помещение чужеродной мысли в голову субъекта.
И вот уже разношерстный отряд внедрителей дум поглощает волшебные снотворные, строит парадоксальные локации самих снов, убивает пачками проекции подсознания и — подобно «ванильному» Крузу — покорно совершает суицид с небоскрёба, чтобы проснуться. А за углом всегда таится фантомная Марион Котийяр с тесаком, которой лишь бы поубивать да затащить своего двинутого муженька Лео куда-нибудь в вечность — пореветь над иллюзорным прошлым и вместе состариться раз этак стопиццот.
А Лео не простой, крутит волчок да мечтает о возвращении домой. Над ним маячит совестью подросток Пейдж; Ватанабе играет проблемный ключ от всех проблем; Харди что-то жуёт, вальяжно хохмит и стебётся; Мерфи в кои-то веки вовсе вызывает сострадание... и только Левитт делает суровое лицо и машет кулаками в невесомости, потому что больше ему делать нечего. Как, собственно, и эпизодичному Майклу Кейну. И никаких злодеев.
Но о подзабытых и мало проработанных персонажах жалеть некогда. Буквально. История, на которую иному режиссёру потребовалось бы больше двух с половиной часов, безумно несётся вперед, круша и закручиваясь так, что разнообразные мелочи спокойно могут размалываться под напористостью происходящего. Выскальзывать из виду. Саспенс нагнетается в промышленных масштабах, в какой-то момент достигая критической точки — и оставаясь на ней ещё с полчаса.
Нет, Нолан отлично умеет объяснять. Он одновременно усложняет героям (и себе) работу — и тут же старается разжевать новые условия так, чтобы дошло если не до всякого, то почти. Иногда подобные объяснялки банально мелькают в диалогах как бы между делом. Но с такой же легкостью их можно просто прослушать, когда вокруг лавины, проекции, выбросы, Эдит Пиаф, а Котийяр вновь маньячит.
Вырисовывается такое монструозное «Помни», где помимо скелетов в шкафу и проблем героя с восприятием действительности находится место ещё столькому всему, что сам фильм пухнет от количества информации, микросюжетов и жанров. Фактически, подобное наблюдалось и с «Тёмным рыцарем», разве что в собственной истории Нолан не позволяет себе нагнетать Пафосу и забывать про главного героя. Однако так же упускает (или намеренно закрывает на это глаза) из виду нюансы вроде тотема Ариадны, максимального количества уровней во сне или несоответствия с правилами течения времени в них.
«Метафизические» аферы оборачиваются борновскими преследованиями и горнолыжными курортами с приветом Пирсу Броснану, таящими внушительный сейф с катарсисом внутри. Казалось бы, обязанные лопаться от сюрреализма сны здесь, у Криса, больше тянутся к реальности, без художественных изысков, но вряд ли стоило ожидать причуд Гондри-Кауфмана от режиссёра, собственно, положившего начало «серьёзным комиксам». Для него апофеоз нереальности и фантастичности — не красочные зелёные пейзажи с голубыми эльфами, а скопления невозможных в действительности форм вроде того же ровного частокола из одинаковых монолитов-небоскребов или, наконец, лестницы Пенроуза.
Ближе к финалу «Матрица» возводится в четвёртую степень, где уже некогда разбирать, чей же это сон, сколько течёт время и, наконец, почему импровизация порой похожа на дальновидные джокеровские планы побега. Главное, Ди Каприо окончательно превращается в кота Шредингера, нашедшего свой перманентный хеппи-энд, а сам Нолан впервые открыто машет зрителю ручкой, игриво тасуя карты и гася свет на секунду раньше.
На первый взгляд — практически тот же фокус, провернутый Скорсезе полгода назад с фразой «Лучше жить монстром или». Но у Мартина это был лишь вопрос рассудка героя в тот конкретный момент сиденья на крыльце, у Кристофера же любая попытка сопоставить и привести финальные сцены к единому знаменателю вызывает ещё больший взрыв догадок и ещё большую путаницу. Этакое «Шоссе в никуда». Его личный «Револьвер», но снятый не только для себя. Его кинематографический парадокс, раскрывающийся прямо на глазах, когда простой выбор между «да» и «нет» начинает разрастаться в сознании, в иных случаях превращая фильм в нечто большее, чем тот является на самом деле. Его инсепшн, который удался.
Vova
