Парадокс: выдающихся фильмов на последней Мостре не было, а фестиваль удался. Причина — отбор авторского кино, лишённого занудства, спекуляций и поклонов продвинутой публике. Такого, кажется, уже не бывает, но вот случилось. Весь конкурс, за редчайшим исключением, можно было смотреть, не выбегая в панике из зала. Да и те фильмы, которые резонно можно упрекнуть в недостачах, всё равно провальными не назовёшь. Из опусов прославленных режиссёров можно только навсегда забыть про «Мирал» Джулиана Шнабеля.
Самый самодостаточный фильм Венеции-2010 — «Овсянки» Алексея Федорченко, ни на что и ни на кого не похожие (призы ФИПРЕССИ, Экуменического жюри и оператору Михаилу Кричману). Языческие ритуалы, обряды погребения мёртвых исчезнувшего несколько столетий назад народа меря — здесь лишь условность реалистического кино о чувствительных обычных людях с поэтической складкой и нежной душой. Это наивное искусство высокой пробы требует отдельного разбора, упомяну только абсолютный слух драматурга, идеальный кастинг и пластическую хрупкость киноматерии.
Самый сильный фильм — «Канава» китайца Вань Биня, тоже, как Федорченко, документалиста, снявшего первый игровой фильм об исправительно-трудовом лагере в пустыне Гоби в конце 50-х, куда маоистское правительство депортировало тысячи диссидентов. Документальная стилистика умерщвления невинных людей, трупы которых выбрасывают в пустыню без захоронения, преисполнена экзистенциального отчаяния и остаётся в современном Китае табуированной темой. Разработана она минималистски, но выразительно, а главное — без фестивальных эффектов.
Самый наглый фильм — «Грустная баллада для трубы» испанца Алекса де ла Иглесиа (приз за сценарий и режиссуру) — роскошный гран-гиньоль о клоунах-убийцах, пропитанный визионерскими отсылками к сюрреалистам, кровавой испанской историей и гротескным воображением. Никакого постмодернизма (только его внешние приметы), зато обновление архетипических жанров и стилей в новейшем режиме.
Самый глубокий фильм — «Необходимое убийство» Ежи Сколимовского (спец-приз жюри и приз за лучшую мужскую роль Винсенту Гало, промолчавшему всё отпущенное ему время) держит зрителя в магнетическом напряжении. А на экране афганец, бежавший из американского плена и оказавшийся в заснеженном лесу, из которого пытается выбраться, конечно же, погибая. Животное и человеческое начало, спаянное в этом хищнике и жертве, но и, возможно, в человеческой природе вообще, исследуется режиссёром-классиком с мощью молодого человека (жаль только, что финал подкачал).
Самый изящный фильм — «Трофей» Франсуа Озона, в очередной раз решивший актуализировать бульварную пьесу и воодушевить Денёв с Депардье на ироничные роли эмансипированной (постепенно) домохозяйки с мэром-коммунистом провинциального городка 70-х годов. Очень французская вещица, которая, впрочем, безжалостно портретирует французских буржуа, а также левых и правых любых времён.
Самый складный фильм — «Где-то» Софии Копполы («Золотой лев»), в котором три главных героя: голливудская звезда, уставшая от обожания и заведённого ритма жизни, его любимая одиннадцатилетняя дочка, живущая с брошенной мамой, и отель «Шато Мармон», достопримечательность Лос-Анджелеса, обитель знаменитостей, где они годами, месяцами проживают. Изнанка шоу-бизнеса, тонкость отношений папы с дочкой, умные диалоги, обаяние и точность юной Элль Феннинг и Стивена Дорффа, получившего наконец шикарную роль, позволяют вновь признать Софию Копполу режиссёром, а не только папиной дочкой, снимающей кино.
Самый претенциозный фильм — «Трое» Тома Тыквера, вернувшегося для съёмок в Германию, но запутавшегося между треугольником берлинских интеллектуалов и свободой, которой ему недоставало в высокобюджетных англоязычных проектах.
Самый тщательный фильм — «Чёрная Венера» Абделя Кешиша, обернувшегося в 18 век, чтобы рассказать о тогдашних — вместо привычных для себя и современных — маргиналах. История африканки (привет «человеку-слону») с перверсивными физиологическими особенностями, которую показывают во фрик-шоу, пользуют в либертинских салонах и борделях, документальна. После смерти могучей артистичной Венеры-Саарти-Сары (имя, данное при крещении) её тело расчленяют французские учёные и выставляют в музее Человека. Страдающая красавица-монстр — актуальная и личная тема Кешиша, начинавшего с карьеры артиста, но не позабывшего до сих пор, что публика видела в нём прежде всего араба. Казалось, Кешиш — виртуоз парадокументальной стилистики, но теперь можно сказать, что его крепкая режиссура выдержит любой жанр и век.
Vova
