Пирамида: Куплю жене сапоги

И вот выходит на свет кино, которое вовсе не претендовало на революционность (особенно если всмотреться в имена участников проекта, это ни в коем случае не революционэры), да ещё и так долго и мучительно выходило в прокат, что стало баяном ещё до начала проката, какие уж тут новые смыслы? За авторством кого? Режиссёра «Антикиллера ДК»? (кстати, ещё одного фильма сколь ёрнического по отношении к современности, столь и недооценённого ввиду жанровой легковесности) Нет и ещё раз нет!

Однако чудеса проката скрестили кино по мотивам Мавроди с выходящим на той неделе другим долгостроем по имени «Generation П», которое «Пэ» как раз вполне пафосно и претендующе. И внезапно, по итогам просмотра «Пирамиды», выяснилось, что Пелевин в общем-то уже не нужен. Всё сказано от имени говорящего альтер-эга по фамилии Мамонтов.

Итак, 1994 год, ещё стучится в наши сердца пепел расстрелянного парламента, шахтёры усматривают наиболее удобные места для стука касками на Горбатом мосту, общественность продолжает по возможности запасаться доллариями и прочими «у.е.», вовсю готовится грабительская приватизация и произрастают первые олигархи.

На фоне виртуальности деревянного и расцвета бартера, толлинга и прочих квазирыночных механизмов вроде стрелок и тёрок на Пахре пред свет софитов появляется главный клиент Вавы Татарского, он же крёстный папа Лёни Голубкова, который вдруг обнаружил, что при некотором тщании и медиавозможностях в одних руках можно сконцентрировать львиную долю хаотичного и неструктурированного денежного потока одной шестой части суши.

Киноверсия Мавроди, конечно, с одной стороны слишком гротескна, с другой — гротескна недостаточно, ибо кино, на самом деле, всегда бледнее самой завалящей жизни, потому что жизнь всегда богаче воображения любого, даже расталантливого сценариста, но и киноверсия оказалась достаточно живой, чтобы немедленно влюбить в себя прежде всего самих киноделов.

Нет никаких видимых следов того, что Эльдар Саловатов хотел делать из своего героя — героя. В древнегреческом смысле, где Улисс, Геракл и вона, теперь Мавроди. Да и бондарчуковский персонаж, прозрачно намекающий на Березовского, пусть и долженствующий лишь оттенять и резонировать, к середине фильма как бы сам собой, к удивлению авторов, становится не столько гламурной калькой с Мавроди, сколько его внутренним демоном, эдаким Мефистофелем, если хотите, и в результате чисто механически превращает Мамонтова в Фауста с его «остановись мгновеньем».

Дальше-больше, авторам категорически не хватало сценарного материала, одних титров с «курсом акций» и появлений Голубкова в кадре было недостаточно для полноценного развития, и режиссёр со сценаристами идут дальше, вводя всё новые и новые конфликты — с женой, с дочкой, с журналисткой, с персонажем Петра Фёдорова (снимать которого до сих пор умел один лишь Павел Бардин), с бандитами, с генералами из «конторы», с правительством (и шикарной пародией на покойного ЧВСа), в конце концов с самим собой.

И с каждым новым заходом Мамонтов-Мавроди из достаточно простой, существующей в народе медийной персоны, коротко именуемой «крупным жуликом», превращается в такой мощный кинообраз, что ему становится тесно в собственных рамках.

Даже когда авторы, чувствуя, что заигрались, начинают разом закруглять сюжетные ходы, убирая всё нового и нового персонажа с глаз долой, внезапно оказывается, что главный герой, которого хошь не хошь — не уберёшь, уже ничего от этого не теряет.

За время фильма в отдельно взятой зрительской голове режиссёру и актёрам удалось вырастить из «просто Мавроди» глыбу, символ, философскую концепцию и даже истошно разыскиваемую все «серые нулевые» пресловутую «русскую идею». Разве поставить весь мир раком — это недостаточно серьёзная заявка на?

Так криминально-производственная драма из жизни внезапно для самой себя становится памятником не просто эпохе, а несыгравшим её шансам, нераскрытому потенциалу, невоспетой лирике десятилетия. А Пелевин? Пелевина мы посмотрим на следующей неделе, и сравним.

До встречи в кино.